Кайрос как преодоление революционной судьбы

Полная абсурда и отчаяния история ХХ века, принёсшего найбольшие социальные потрясения, перед которыми любые рациональные объяснения оказались хрупкими и даже лицемерными, поставила под сомнение представление о целесообразном развитии истории. Одна из самых впечатляющих попыток переосмыслить представления об историческом времени как о прогрессивном принадлежит немецкому философу Вальтеру Беньямину. В эссе “Вымысел истории” он писал об Ангеле Истории с картины Пауля Клее «Angelus Novus». Этот ангел выглядит так, «словно он готовится расстаться с чем-то, на что пристально смотрит. Глаза его широко раскрыты, рот округлен, а крылья расправлены… Его лик обращен к прошлому. Там, где для нас – цепочка предстоящих событий, там о н видит сплошную катастрофу, непрестанно громоздящую руины над руинами и сваливающую все это к его ногам. Он бы и остался, чтобы поднять мертвых и слепить обломки. Но шквальный ветер, несущийся из рая, наполняет его крылья с такой силой, что он уже не может их сложить. Ветер неудержимо несет его в будущее, к которому он обращен спиной, в то время как гора обломков перед ним поднимается к небу. То, что мы называем прогрессом, и есть этот шквал»[2]. Катастрофичное представление об истории как нагромождении руин Беньямин противопоставляет линейному, поступательному времени. Локомотив истории в ХХ веке на полных парах разбивается вдребезги, от него остаются только руины и осколки. Понятие кризиса становится центральным. Сам исторический опыт свидетельствует о необходимости рефлексии по поводу представлений об историческом развитии, о поступательности движения и гомогенности времени. 

Понятия времени и пространства, как основные понятия, в которых мы воспринимаем и с помощью которых концептуализируем окружающий мир, должны быть подвергнуты деконструкции[3]. Необходимо отдавать себе отчёт, что они представляют собой результат социального конструирования, и несут на себе вековое наследие христианства и заподноевропейской метафизики. Необходимо увидеть, каким образом эти, казалось бы, сами собой разумеющиеся понятия пространства и времени использовались властью.

В своём исследовании военного происхождения города как места, где происходит борьба между военным контролем и анархическим освобождением, Поль Вирильо показывает, что городское пространство находится под контролем военных картографов, которые охватывают взглядом и определяют протяжённость поддающейся картографированию, а значит, контролируемой территории. Чем дальше простирался взгляд картографов на город/территорию, тем больше времени требовалось для обороны города, и тем больше, в свою очередь, город рос вовне, превращаясь в событие во времени, связанное с контролем территории[4].

Победа каждой революции заканчивалась установлением нового календаря, задающим новую точку отсчёта истории. Беньямин описывает известный факт: во время Парижской революции 1830 г. в вечер первого дня боев одновременно в нескольких местах Парижа независимо друг от друга восставшие стреляли по башенным часам. Свидетель писал:

            Невероятно! говорят, что раздосадованные временем
            Новые Иисусы Навины у каждой башни с часами
            Стреляли по стрелкам, чтобы остановить день.

Одномоментного переустройства времени в результате революционного нарушения хода истории оказывается недостаточно. Революционность заключается не в том, чтобы разорвать предыдущий временной континуума, и, попытавшись выйти за его рамки, тут же обозначить рамки нового континуума, но в постоянной стрельбе по часам, постоянном переосмыслении конвенциональных понятий.

Время не гомогенно. У древних греков было представление о времени-хроносе и времени-кайросе, воплощающих в себе количественное и качественное измерения времени. Древнегреческое слово «кайрос» (καιρός) означает «верный или благоприятный момент». В то время как хронос относится к хронологическому или последовательному времени, кайрос означает «время между», момент в неопределённый период времени, когда происходит нечто особенное.

В Трогире (древнеримский Трагириум), Хорватия, в монастыре монахов-бенедиктинцев находится мраморный барельеф III в. до н.э. с изображением Кайроса, бегущего обнажённого юноши. Кайрос был божеством «мимолётного мгновенья», удачной возможности, противостоящей человеческой судьбе. Греки были уверены, что за этот момент необходимо ухватиться (эту мимолётную возможность символизировал пучок волос на лбу стремительно мчащейся фигуры), иначе момент будет упущен и его уже не удастся вернуть (затылок юноши безволос). У Посейдиппа есть упоминание об аллегорической бронзовой статуе, созданной Лисиппом, которя, возможно, и послужила моделью для этого барельефа. На статуе была высечена эпиграмма Посейдиппа:

«Кто был скульптор и откуда родом? Из Сикиона.

А имя его? Лисипп.

Кто ты есть? Время, подчиняющее себе всё.

Почему ты стоишь на цыпочках? Я всегда в бегах.

Почему на твоих ногах пара крыл? Я лечу с ветром.

Почему в твоей правой руке острый клинок? Это – знак людям, что я острее, чем самый пронзительный взгляд.

Почему волосы свисают с твоего лица? Чтобы тот, кто встретит меня, смог ухватиться за прядь волос.

А почему, да видят небеса, на твоём затылке ни волоска? Потому что ни одному из тех, кого мне удалось обогнать на моих окрылённых ногах, не удастся схватить меня сзади, как бы он того не желал…» 

Качественное время, которое нельзя измерить, чрезвычайное время-теперь случается посреди обычного времени-хроноса. И эту своевременность непозволительно упустить. Кайрос – это подходящее время, right time, удачный момент, в который открываются возможности, требующие действия для их воплощения. Решительный момент свершения конденсирует реальность и трансцендирует хронос, изменяя судьбу. Но если возможностью пренебрегают, её невозможно вернуть назад. Время необратимо.

Существуют особые практики, позволяющие преодолеть изначально заданный порядок событий. Древние греки считали, что необходимо развивать особое чутьё, чтобы не упустить подходящий момент, почувствовать его приближение. В риторике Аристотеля понятие кайроса был связано с местом и временем, когда доказательство должно быть предоставлено слушателям. Задача ритора – чутко анализировать ситуацию и осознанно выбрать подходящий момент, когда необходимо пробудить внимание слушателей. Кайротический момент, осознанно выбранный, заключает в себе свершение действия. Но это не обязательно предполагает тревожность и необходимость быть всё время начеку. Жизнь во временном зазоре, в постоянной отсрочке, жизнь без движения в ожидании перемен обладает внутренней динамикой, заданной абсолютной необусловленностью кайроса, который возможен в любой момент.

Христианское истолкование кайроса усиливает момент трансцендирования времени–хроноса, в рамках которого невозможно пересечение с божественным. В Новом Завете кайрос обозначает назначенное, предопределённое время, обладающее божественной целью, время божественного промысла.

Протестантский теолог Пауль Тиллих определяет кайрос как кризисный момент в истории, создающий возможность перемен и требующий от индивида экзистенциального решения. Кайрос – это мессианское время, предполагающее абсолютное и безусловное трансцендирование мирской истории. Но верховный порядок предопределён изначально, так как мы имеем дело с религиозной трактовкой. Аналогичным образом настоящее и прошлое в рамках революционных движений, ориентированных на будущее, получает трактовку, ценность и цель только в связи с конкретным проектом будущего.

С точки зрения Тиллиха, «ни один момент истории не свободен от напряжения между безусловным и обусловленным. Кризис перманентен. Кайрос дан всегда. Но в истории нет и исключительных моментов по отношению к проявлению безусловного (кроме одного – имеющего сверхисторический характер явления Иисуса Христа). История как таковая теряет свой абсолютный смысл; следовательно, она теряет и тот огромный вес, который придает ей революционная интерпретация»[5]. Громада истории оказывается поверженной перед этой перманентной данностью кайроса, как возможности выхода за пределы историчности и открытости безусловному: возникновение нового сочетает в себе конкретный кризис старого и исторический суд над ним. В особый исторический момент новое творение осуществляется en kairo, т.е. «в подлинное время», тогда как старое творение – нет. Только так история получает присущие ей весомость и значительность.

Очень важно сосредоточиться на заданном Тиллихом понимании каждого момента как потенциально кайротического, исключительного момента во временном процессе, «когда вечное врывается во временное, потрясая и преображая его и производя кризис в глубине человеческого существования»[6]. Однако в ситуации полной неопределённости такие понятия, как вечное, безусловное или абсолют больше не могут выступать в качестве ориентиров. Нет никакой заданной изначально интерпретации истории, нет порядка вечного, переход к которому возможен в момент кайроса. Метафизика в её стремлении подчинять себе человеческую историчность не убедительна. Историческая травма господства великих идей ещё слишком свежа. Кайрос как раз должен предполагать в себе неопределённоcть и максимальную открытость ситуации, когда множество вариантов изменения становятся возможными. Кайрос разрушает заданный ход событий и ломает ситуацию коренным образом, однако ничто не предопределяет дальнейшее направление развития. Кайрос – это тот момент, когда все пути оказываются возможными, в нём определённо лишь одно: решающая роль конкретного индивидуального выбора и направленности наших действий. «Исторический» путь, по которому эволюционирует система, по мере роста контрольного параметра характеризуется чередованием стабильных периодов, где доминируют законы детерминизма, и нестабильных — находящихся возле точек бифуркации, где система может «выбирать» между несколькими возможными вариантами будущего[7].

Отказавшись о представления о существовании некоего безусловного порядка, который абсолютной меркой меряет человеческую историчность, мы, тем не менее, можем обратиться к предложенному Тиллихом пониманию кайроса как момента фундаментального выбора. Когда очевидно прекращение существующей системы, она пребывает в кризисе и должна, следовательно, находится в стадии перехода к чему-то другому. Это и есть «правильное место» и «правильное время». Валлерстайн полагает, что с помощью понятия “kairos” теологи напоминают нам о существовании фундаментального морального выбора, который является редко, но неизбежно: “kairos” – это время-пространство, в котором трансформации действительно происходят, время-пространство человеческого выбора, тот редкий момент, когда возможна свободная воля[8]. Человеческие существа, сталкивающиеся с kairos, то есть с трансформационным временем-пространством, не могут избежать морального выбора. С точки зрения Валлерстайна, концепции «кризисов» и «перехода» пытаются схватить реальное воплощение качественного времени-кайроса. Это понимание времени как периода интенсивных свершений и преобразований противоположно модели чисто количественного, равномерного времени-хроноса.

Момент и движение, время и событие суть одно и то же, невозможно постичь современность, не участвуя в ней. Кайрос – это такое растворение и максимально полное участие в текущем моменте, когда поступательное движение времени снимается, когда мы полностью оказываемся погружёнными в настоящий момент, который может растянуться на часы. Кайрос – не-количественное время, время, не поддающееся исчислению. Максимальное участие в настоящем позволяет выпасть из количественного, коммодифицированного времени хроноса, времени, исчислимого в затрате рабочей силы, в деньгах, в товарах. В отличие от метафизического порядка вечного, к которому отсылает кайрос древних греков и христиан, требование участвовать в современности позволяет помыслить кайрос как имманентное время.

И если, как пишет Беньямин, будущее не было для иудеев гомогенным и пустым временем, «потому что в нем каждая секунда была маленькой калиткой, в которую мог войти Мессия»[9], то кайрос, помещённый в современность, в актуальный момент, представляет собой складку – имманентное поле событий вздыбливается, историческая ткань прошлого и будущего, наложенные внахлёст, порождают новую поверхность настоящего.

Понятие кайроса как имманентной возможности перехода – это то, что делает самоценным настоящее, и может быть противопоставлено  метафизической предопределённости образами будущего, которые несут в себе христианство и всевозможные революционные проекты. Такое настоящее отличается неопределённостью и некоторой вероломностью, его необходимо укращать. Но оно заключает в себе возможность самотрансцендирования.

Понимание того, что кайротическим может быть каждый момент, требует от нас переформатирования нашего восприятия времени, изменения своего участия в настоящем. Моменту полноты времени предшествует особая настроенность и настороженность, он становится возможным только благодаря открытости изменениям, смелости и чуткости, позволяющей их распознать.

Время интеллектуальных свершений представляет собой обратную сторону кризиса как затяжного процесса вызревания кайроса. Кризис – это застывший момент, время безвольного выжидания, задержки, период, в который ничего не происходит. И эта статичность настоящего проясняет собой, что  предыдущий вектор развития событий направлен в пустоту. Тогда кайрос как раз и будет тем волевым моментом, создающим новую историческую ситуацию. Чёткое представление того, когда наступает время действовать, являющееся результируещей установки на современность, и порождает современность.

Постоянное переосмыление конвенциональных понятий и утверждение через действие собственной историчности – вот наша возможность успеть улыбнуться божеству Кайроса, чтобы не оказаться, подобно Ангелу Истории Беньямина, снесёнными в будущее спиной вперед шквальным ветром катастроф.