Методологический анархизм как основание современной критической теории

            Само понятие критической теории обязано своим происхождением марксизму и неомарксизму – теориям, которые исходили из принципиальной роли знания и носителей знания в революционных преобразованиях общества. Ход развития философских и социально-теоретических идей в ХХ веке привёл к дезавуированию установок классического рационализма, переосмыслению соотношения теории и практики, отказу от эссенциализма и сильной теории общества, разочарованию в диалектике и системном подходе, изменению позиций марксизма в интеллектуальном и политическом поле, и смещению роли интеллектуалов, – что предполагает приниципиально новые требования к социальной критике. Её основания должны быть подвержены значительному пересмотру.

            Современный трансформирующийся мир, становящийся всё более сложным и разбалансированным, предполагает, что для анализа необходимы более гибкие понятия и методы. Кризисное, нестабильное состояние обществ вызвано радикальными переменами в экономике, социальной жизни и политической практике, которые произошли в последней четверти XX века. По мере того, как рынки становятся всё глобальнее, а неолиберальный курс всё более ограничивает политическое и социальное регулирование экономики, финансовая власть укрепляется: в результате влияние над обширными рынками сосредоточено в руках нескольких ключевых игроков. Мир находится в состоянии всеобщей и всепроникающей войны, которая маскируется риторикой борьбы с терроризмом и обеспечения безопасности, а на деле представляет собой изощрённую форму подавления жизненной воли широких масс.

            В этой ситуации необходима такая критическая теория, которая была бы направлена на борьбу против власти и господства как на микроуровне, так и на уровне глобального мирового порядка. Современная социальная теория и философия выработали инструменты и принципы, которые позволяют переосмыслить многие политические понятия в свете угроз и возможностей, порождаемых современным миром, и могут обеспечить работу социальной критики.

            Любопытным образом сегодня оказывается приемлимым говорить о критической теории в понятиях анархизма. Критическая теория, вдохновлённая постструктурализмом и постмодернизмом, во многом отталкивается от анархизма как методологического принципа, который предполагает прежде всего борьбу против всех видов власти там, где она представляет собой собой сразу и объект, и орудие: в самом строе «знания», «истины», «сознания», «дискурса»[1].

            Понятие «методологического анархизма» охватывает собой сформулированные Фуко, Делёзом, Бурдьё требования к объекту, субъекту и инструментам социальной критики:

1. ориентированность критики на проблематизацию современности;

2. инструментализм критики и пересмотр роли критического интеллектуала;

3. имманнентный подход и отказ от эссенциализма;

4. глобальное измерение социальных процессов.

            Специфика существующих в Беларуси политических проектов, будь то националистический, неолиберальный или гегемонистский, заключается в осознанной стратегии избегания проблематизации современности. Исторические образы социалистического или национального прошлого (или же неолиберального будущего), а, точнее, реинтерпретация и реконструкция определённого образа прошлого (будущего) используются для легитимации политических проектов. Избегание проблематизации современности делает невозможной критическую рефлексию по поводу места и роли самих политических субъектов в современной политической ситуации, а также маскирует отсутствие у каждой из выше обозначенных политических сил реальной программы актуальных социальных и политических преобразований.

            Социальная критика должна исходить из установки на настоящее. Социальная критика – это проблематизация настоящего, которая в первую очередь требует от критика осознания своей позиции в настоящем. Для Фуко современность – это не исторический период, но установка, которая требует рефлексии субъекта относительно собственных оснований, проблематизации собственной субъективности. Установка – это определённый способ относиться ко всему, что сейчас происходит, свободный выбор, такой способ мыслить и чувствовать, а также способ действовать и вести себя, который разом отмечает нашу сопричастность текущему моменту и представляется как некое задание[2].

            Фуко развивает заданный Просвещением философский этос, делающий возможным критическую онтологию нас самих, предполагающую историко-практическое испытание пределов, которые мы можем пересечь, и работу нас самих над нами самими в качестве свободных существ[3].

            Этос социальной критики заключается в постоянном создании себя как автономного субъекта. Отношение к настоящему – это определённое отношение, которое следует установить с сами собой. Быть современным – это не значит принимать себя таким, какой ты есть в потоке преходящих мгновений, это значит рассматривать себя как предмет сложной и длительной работы. Современность не освобождает человека в его собственной сути, она понуждает к выработке самого себя. Критик осознаёт, деконструирует и создаёт себя через свою критическую деятельность. Осуществление критики оказывается возможным только из того поля, в котором сам критик непосредственно находится.

            Предложенный Фуко проект заключает в себе критику как анализ собственных пределов и размышление над ними, который одновременно представляет собой и особый этос, заключающийся в постоянном созидании нас самих в нашей автономности. Критика приобретает практический характер, когда она направлена не на поиск формальных структур, но на проведение исторического исследования событий, которые привели нас к тому, чтобы конституировать собственное признание нас самих в качестве субъектов того, что мы делаем, думаем, говорим[4]. Фуко полагает, что она должна быть археологической по своему методу (направленой не на всеобщие структуры возможного познания или нравственного поступка, но на дискурсы, артикулирующие то, что мы думаем, говорим и делаем, и на исторические события), и генеалогической по своему предназначению (продвигающей насколько возможно бесконечную работу свободы: в случайности, которая заставила нас быть тем, что мы есть, раскрывающей возможности больше не быть тем, что мы есть, не делать то, что мы делаем, или не мыслить то, что мы мыслим). Такая установка необходимым образом должна быть экспериментальной. Критика того, что мы есть, является сразу и историческим выявлением пределов, которые нам поставлены, и попыткой их возможного преодоления. Смысл проблематизации современности заключается в том, чтобы на основании потенциальных возможностей наявной ситуации создавать новые социальные модели.

            Рефлексия по поводу актуального момента – результат ангажированного, заинтересованного видения, откуда возможно искажение оптики. Однако небезразличие и включённость исследователя в настоящий момент требует от него личной ответственности за участие в происходящем, высказывание по поводу настоящего и собственное бытие как субъекта настоящего, и ставит задачу учитывать существование нескольких перспектив и отдавать себе отчёт в собственной ангажированности.

            Принципиальное изменение соотношения теории и практики, и деконструкция метафизики представительства позволили пересмотреть многие классические понятия марксизма. Критик более не может занимать возвышенную роль: протесты 1968 года научили тому, что протестные массы сами в состоянии говорить от своего имени. Произошёл отказ от классических представлений о роли критической теории как революционной идеологии. Критическая теория, избавленная от претензии стать метанарративом, должна играть тактическую и стратегическую роль, и основываться на принципах ситуативности и перформативности.

            В беседе с Фуко Делёз говорит, что «отношения теории и практики оказываются намного более частными и фрагментарными. С одной стороны, теория всегда локальна, соотнесена с определённой узкой областью, хотя и может находить себе применение и в совсем другой сфере, более или менее отдалённой от исходной области её применения… С другой стороны, как только теория углубляется в собственную область, она наталкивается на препятствия, на стены, на преграды, которые заставляют заменять её другим типом дискурса (и именно этот иной тип дискурса в случае необходимости переносится на совсем другую область). Практика оказывается совокупностью переходов от одного пункта теории к другому, а теория – переходом от одной практики к другой. Никакая теория не может развиваться, не наталкиваясь на какую-нибудь преграду, и, чтобы преодолеть эту преграду, нужна практика…»[5].

            Выступая против теоретической тотализации под видом «истины», Фуко говорит о локальности, точечности, региональности критики. Для Делёза теория – это ящик с инструментами. Критика должна иметь прикладной характер и разворачиваться там, где пролегают властные разломы, там, где власть проявляет себя в своём наиболее отвратительном обличье, там, где властные стратегии оказываются наиболее уязвимыми. Социальная теория в трактовке Фуко и Делёза становится орудием, используя которое теоретик может присоединиться к борьбе против власти, которая может осуществляется повсеместно – на уровне как микрогрупп, так и социальных движений. «Но если борьба ведётся именно против власти, то в таком случае все те, над кем власть осуществляется как несправедливость, все те, кто её считает нестерпимой, могут вступить в борьбу там, где они находятся, и исходя из их собственной деятельности. И вступая в эту борьбу, являющуюся их борьбой, цель которой они полностью сознают, а метод которой они сами могут определить, они вливаются в революционное движение… Женщины, заключённые, солдаты-срочники, больные в больницах, гомосексуалисты теперь вступили в конкретную борьбу против того особого вида власти, принуждения, контроля, который над ним осуществляется. Ныне такие виды борьбы являются частью революционного движения при условии, что они радикальны, бескомпромисны и очищены от реформизма, от стараний, направленных на то, чтобы обустроить ту же самую власть, ограничившись всего-навсего сменой хозяина. Эти движения связаны с революционным движением самого пролетариата в той мере, в какой ему предстоит низвергнуть все виды контроля и принуждения, что повсюду возобновляют ту же самую власть»[6].

            Критик отказывается от звания теоретического или политического фетиша, он не проговаривает требования молчаливого большинства, он на равных правах со всеми остальными участвует в борьбе, используя наиболее соответствующие ему инструменты, и выстраивая сопротивление в рамках того поля, которое его сформировало. Последовательная критика представительства требует перехода к теоретическому действию. Фуко, Бурдье, Делёз выдвигают требование интеллектуальной честности: критик не может говорить от имени других. Бурдье показывает, как срабатывает механизм представительства: чем более люди обделены, тем более они вынуждены и склонны вверять себя доверенным лицам, чтобы получить возможность заявить о себе в политике. У индивидов в изолированном состоянии, молчащих и не имеющих слова, нет ни способности, ни возможности заставить слушать себя и быть услышанными. Они стоят перед выбором: либо умолкнуть, либо позволить говорить за себя[7].

            Из теоретической критики представительства необходимо делать практические выводы, а именно: «что теория требует, чтобы люди, которых что-либо затрагивает, на практике стали говорить сами за себя» (Делёз)[8]. Как говорит Бурдье, «последнюю политическую революцию – революцию против сословия политиков и против потенциально содержащейся в акте делегирования узурпации – ещё только предстоит совершить»[9].

            По самой природе теория направлена против власти. Поэтому, если сама власть действует посредством тотализации, то теория – не то, что тотализует, а то, что множится, и то, что множит (Делёз)[10].

            Разделение между субъектом и объектом критики не кажется более жёстким и однозначным. Эти понятия неразрывны, так как критик оказывается сформированным тем полем, которое он критикует, его критическая деятельность во многом является способом деконструкции и перестраивания себя. Так, критика практик подчинения и насилия должна основываться на осознании властных интенций в себе.

            Имманентный подход, который является синонимичным анархизму в его методологическом преломлении, предполагает отказ от метафизики и эссенциализма. Он фиксирован на осознании того, что такие понятия, как структура, система, группа, закономерность, диалектика, трансформация, класс, нация, гендер, общество являются методологическими: они привносятся самими исследователями и формируют исследуемую реальность. Исследователь должен всегда осознавать специфику используемой в исследовании оптики и не заниматься гипостазированием понятий, которые являются всего лишь исследовательскими инструментами. Методологический анархизм провозглашает отказ от принципа тотализации, используя наиболее подходящие стратегии, разворачивающиеся в соответствии с особенностями исследуемой ситуации и исходя из неё.

            Имманентный подход основан на отказе от преждевременного подведения реальности под принципы и некие верховные закономерности, и требует чувствительности к методологии и категориальному аппарату, который используется при анализе, и к тем категориям, под которые мы подводим социальное.

            Такие факторы, как история и география, во многом задающие беларуское настоящее, сегодня отходят на задний план и приобретают новое значение под воздействием глобальных преобразований, которые всё в большей степени предопределяют современную беларускую ситуацию.

            Социальный анализ, каким бы точечным и локальным, исходя из требования имманентности и отказа от тотализирования он ни был, всё же должен принимать в расчёт общий социально-политический и экономический контекст, который можно назвать беларуской ситуацией. Среди факторов, определяющих сегодня беларускую ситуацию, можно назвать следующие: общая экономическая и политическая зависимость страны, историческая и культурная периферийность; процесс трансформации государственного социализма в систему капиталистической экономики, подчинённой госаппарату бюрократии; значительная социальная поляризация общества, его полиэтничность и многокультурность, вхождение в глобальный рынок, обусловленность процессами экономической, политической, культурной глобализации, курс на неолиберальные преобразования, авторитаризм, конкуренция нескольких национальных проектов, господство в культурной сфере идеологического дискурса гегемонии. Однако эти факторы не должны быть некой трансцендентальной матрицей, которую мы накладываем на материал общества. Это всего лишь система координат, дающая общее представление о расстановке сил и, соответственно, о линиях силовых натяжений. Необходимо посмотреть, какое влияние оказывает глобализация а также неолиберальные преобразования на сегодняшнюю беларускую ситуацию и процессы, происходящие на разных социальных уровнях.

            Все вышеперичисленные факторы взаимообусловлены, и фиксация лишь на каком-то из них не может дать в результате адекватное отображение действительной беларуской ситуации. Необходимо проанализировать, какие факторы являются уникальными для беларуской ситуации, а какие скорее характеризуют постсоциалистические общества в период трансформации, или обусловлены глобальными изменениями.

            Социальная критика сегодня может разворачиваться в рамках мобильных лабораторий или исследовательских центров, которые были бы одновременно научными центрами анализа и центрами политической борьбы, способными мобилизовать силы потенциально заинтересованных субъектов. Необходимость существования таких лабораторий обоснована уже тем, что сегодня активизм (направленный будь то на экологические проблемы, борьбу за права человека или против трудовой эксплуатации), становится невозможным без научного, теоретического обоснования. Роль критического интеллектуала тогда заключается в том, чтобы обслуживать конкретную проблему.

            Критика должна разворачиваться в очагах конфликтов, и использовать те инструменты и стратегии, которые формулируются самими участниками конфликта. По большому счёту, теоретики, ангажированные в социальную критику, должны отталкиваться от осознания тех конфликтов, которые проходятся по их коже, делать их движущим мотивом своей критики и выявлять благодаря научному чутью точки сопротивления.

            Предназначение социальной критики заключается в проблематизации властных стратегий, их роли в формировании идентичностей и социальных институтов, а также в выработке моделей освобождения как автономных субъектов, так и протестного множества. Движимая методологическим анархизмом, социальная критика должна представлять собой продолжение и воплощение анархизма в поле производства знания, в поле производства истины.